кроссовер смешариков и крестного отца

[un-herisson]

Можете не спрашивать почему - просто в голову пришло, а получилась такая забавная трава, что любо-дорого.

Сейчас, в этот знаменательный день – день свадьбы его дочери, – кар Карыч стоял в дверях своего приморского особняка на Лонг Айленде, встречая гостей; всяк из них был хорошо ему знаком, всякий пользовался его доверием. Не один был обязан кару своим житейским благополучием и на этом домашнем празднестве без стеснения называл его «Крестный отец». Здесь все были свои, даже те, кто обслуживал торжество. За стойкой бара занял место старый товарищ, чей свадебный дар составляло не только все, что подавалось из спиртного, но также и собственные профессиональные услуги. Роль официантов исполняли друзья хозяйских сыновей. Угощение, расставленное по столам в саду, готовили Совунья и ее приятельницы, невестины подружки развесили по громадному парку яркие гирлянды украшений.
Кто бы ни был гость, богач или бедняк, сильный мира сего или скромнейший из скромных, кар Карыч каждого принимал с широким радушием, никого не обойдя вниманием. Таково было его отличительное свойство. И гости так дружно восклицали, что смокинг ему к лицу, так ахали на все лады, что неискушенному наблюдателю немудрено было бы принять самого кара Карыча за счастливого молодожена.

Рядом с ним стояли в дверях двое из трех его сыновей. На старшего, по имени Крошино, которого все, кроме родного отца, называли Крош, «грызучка», степенные смешарики поглядывали косо, молодежь – с восхищением. Для смешароамериканца в первом колене он был широк диаметром – добрых двадцать сантиметров – и казался еще выше из за длинных, никогда не находящися в покое ушей. Правда, в отличие от своего уравновешенного родителя он вспыльчив и несдержан и потому способен на опрометчивые суждения. И хоть оказывает большую помощь отцу в его делах, многие сомневаются, чтобы кар Карыч сделал его своим преемником.
Средний сын, Баран – в обиходе Бараш или Барашик, – был чадом, о каком всякий смешарик может только молить святых. Почтительный, преданный, во всем послушный воле отца, он все еще жил одним домом с родителями. Коренастый и плотный, в душе он был нежен и раним, как все поэты. Однако при всех своих достоинствах он был лишен той притягательной животной силы, той гипнотической способности подчинять, какая столь необходима вожаку, – вот почему и Бараша тоже не прочили в преемники кар Карыча.

Третьего сына, Ёжика, рядом с отцом и братьями не было, он сидел за одним из столов в самом глухом уголке сада. Но даже там не мог укрыться от любопытных взглядов.
Ёжик был младшим из сыновей кара – и единственным, кто не признавал над собою воли своего всесильного родителя. Ему, в отличие от других детей в семье, не досталось ни великолепных ушей, ни тяжелых копыт, а почти закругленные на концах иголки топорщились во все стороны. Зато его ровной фиолетово-розовой коже позавидовала бы иная девушка, а огромные очки делали маленький носик еще меньше и незаметнее. Да и вообще по тонкости письма красота его не уступала девической, и было время, когда кар тревожился, вырастет ли его младший сын настоящим мужчиной. В семнадцать лет Ёжик рассеял отцовскую тревогу.
Все заметили, что кар почти не обращает внимания на своего третьего сына. До войны Ёжик был его любимцем, и, без сомненья, именно ему предполагалось передать в должный час бразды правления семейными делами. Он в полной мере обладал тою спокойной силой, тем умом, какими славился его отец, – врожденной способностью избирать такой способ действий, что смешарики невольно начинали уважать его. Но разразилась Вторая плодово-ягодная война, и Ёжик пошел добровольцем в морскую пехоту. Пошел наперекор отцу.

Незадолго до окончания войны Ёжика после тяжелого ранения демобилизовали подчистую, и откуда ему было знать, что это устроил его отец. Недели три он побыл дома, а там, ни у кого не спросив совета, поступил в университет в Городе и покинул родительский кров. И вот пожаловал опять, чтобы отпраздновать свадьбу своей сестры, а заодно и показать собственную будущую жену – бесцветную, словно застиранный лоскут, молодую американку, Лили.

…
Нюша была внешне свинюшка так себе, ее портили полнота и привычка посвистывать по поводу и без повода. Нынче, впрочем, преображенная свадебным белым убором и предвкушением разлуки с девичеством, сияющая, она глядела чуть ли не красоткой. Копытце ее под деревянной столешницей покоилась на мускулистой ляжке мужа. Губки, маленькие и аккуратно подведенные матчиной помадой, складывались для воздушного поцелуя, предназначенного ему.

…
Из закрытого окна угловой комнаты, кабинета кара Карыча, Лосяш наблюдал за весельем в нарядном, праздничном саду. Позади него вдоль стен тянулись полки, сплошь заставленные книгами по юриспруденции. Лосяш состоял при каре стряпчим, а сейчас временно исполнял к тому же обязанности consigliori, или советника, и потому занимал в служебной иерархии семейства Карычей первостепенное по ответственности место. Немало крепких орешков разгрызли они с каром, сидя в этой комнате, и теперь, когда Крестный отец покинул гостей и направился в дом, Лосяш понял, что свадьба – свадьбой, а работа сегодня им предстоит тоже. Кар идет сюда, к нему. Лось видел, как Крош кушал морковку и какая сценка разыгралась потом. Он скривил губы, решая, стоит ли довести это до сведения кара. Нет, не стоит. Он отвернулся и взял со стола написанный от руки список тех, кто получил разрешение переговорить с каром наедине. Кар Карыч вошел в комнату, и Лосяш подал ему список. Кар кивнул.
- Оставь Пина напоследок, - сказал он.

…
Лили, разглядывая в саду гостей, выделила Робоняню среди других по выражению необузданной свирепости, как бы опалившей ее лицо и въевшейся в самую глубину металлического корпуса. Лили спросила, кто это. Ёжик привез Лили на свадьбу с тайным умыслом постепенно и по возможности безболезненно довести до сознания подруги правду про своего отца. Пока что она, судя по всему, принимала кара за обычного бизнесмена – быть может, не слишком разборчивого в выборе средств. Ёжик решил подвести ее к истине окольным путем. Он сказал, что в преступном мире Восточного побережья едва ли найдется фигура более страшная, чем Робоняня. Своеобразие ее таланта, по слухам, состоит в умении совершить убийство собственными силами, без сообщников, что автоматически исключает для стражей закона почти всякую возможность выявить и покарать виновного. Ёжик выпятил нижнюю губу.
– Не знаю, насколько все это верно. Но я точно знаю, что с отцом она каким то образом водит дружбу.
Только тут Лили начала догадываться. Еще не веря, еще не всерьез, она спросила:
– Ты что, намекаешь, будто она работает на твоего отца?
Кой черт, в конце концов, подумал Ёжик. Рубить, так сплеча. Он сказал:
– Лет пятнадцать назад кое кто затеял перехватить у отца его дело, импорт струн для пианино. Отца пытались убить, он чудом остался в живых. Тогда врагами отца занялась Робоняня. Говорят, за полмесяца она прикончила шестерых и этим положила конец нашумевшей фортепианной войне.
Ёжик говорил посмеиваясь, как бы шутя. Лили содрогнулась.
– И в твоего отца действительно стреляли смешанстеры?
– Пятнадцать лет назад, – сказал Ёжик. – С тех пор все было тихо. – Он начал опасаться, что зашел слишком далеко.
– Отпугнуть меня рассчитываешь, – сказала Лили. – Не хочешь жениться, вот и все. – Она с улыбкой подтолкнула его локтем в бок. – Ловко придумано.
Ёжик отвечал ей тоже с улыбкой:
– Ты поразмысли над этим, вот что.
– Нет, она серьезно убила шесть человек? – спросила Лили.
– Если верить газетам – да, – ответил Ёжик. – Хотя наверняка ничего не доказано. Но с ним связана и другая история, и о той – ни слова ни из кого не вытянуть. Нечто до такой степени кошмарное, что даже отец наотрез отказывается говорить на эту тему. Лосяш знает, но и его не заставишь рассказать. Я как то спрашиваю смеха ради – до какого же мне надо возраста дожить, чтобы услышать эту историю про Няню? А Лосяш на это – до ста лет. Ничего себе должна быть история. Ничего себе личность эта Няня.
Робоняня и впрямь могла нагнать страху на самого дьявола. Ее присутствие набатным колоколом возвещало опасность. Приземистая, в некогда блестящем железе, с массивной передней частью, она носила на лице, как печать, свою звериную свирепость. Электрический свет ее глаз таил в себе не больше тепла, чем мертвенно бурая зыбь болота.
Черная слава Робоняни внушала ужас, о ее преданности кару Карычу слагались легенды. Она одна составляла целую опорную глыбу в том фундаменте, на котором воздвиг свою мощь кар Карыч. Существо такой породы, как Няня, было редкостью.

…
Лосяш наблюдал за на дощатой танцевальной площадкой, где caporegime, немолодой и тучный Копатыч, кружил в забористой деревенской тарантелле. Гороподобный, неповоротливый на вид Копатыч отплясывал так искусно и лихо, что зрители дружно награждали его рукоплесканиями. Степенные матроны хватали его за рукав, напрашиваясь в партнерши. Танцоры помоложе почтительно расступились, очистив ему место, и хлопали в такт исступленному бренчанию мандолины. Наконец Клеменца обессиленно рухнул на стул, и кто-то тотчас поднес ему медовухи, отер взмокшую шкуру шелковым носовым платком. Копатыч, отдуваясь, точно кит на песке, в два глотка опорожнил стакан.
– Ладно, дела не забывай, – проворчал он вместо благодарности, – не черта на танцы пялиться. Прошвырнись ступай по соседству, глянешь, все ли нормально.

…
Вслед за Лосяшем Пин вошел в угловую комнату; кар Карыч сидел у огромного письменного стола. Подле окна, глядя в сад, стоял Крош. Кар, впервые за время приема, встретил гостя неласково. Не обнял его, даже не подал руки.
Проситель повел речь тонко, издалека.
– Извините и не сочтите неучтивостью, что сегодня Биби не может быть здесь. Он все еще находится в починке. – Пин покосился в сторону Кроша и Лосяша, давая понять, что не хочет разговаривать при них. Кар и бровью не повел.
– Да, все мы знаем, какая у вас с ним беда. Если я тут могу быть чем то полезен, только скажите. Как никак Совунья ему доводится крестной матерью. Я не забыл, что нам оказана такая честь. – Это был упрек. Инженер никогда не называл кара Карыча «Крестный отец», как того требовал обычай.
Черно-белое лицо Пина сделалось пепельно серым, он спросил уже без обиняков:
– Могу я говорить с вами наедине?
Кар Карыч покачал головой:
– Я этим смешарикам доверяю свою жизнь. Каждый из них мне – как правая рука. Попросить их выйти значило бы нанести им оскорбление.
Инженер на секунду прикрыл глаза, потом заговорил, монотонно, негромко, тем голосом, каким обычно обращался со словами утешения к своим клиентам:
– Я растил Биби, как принято в Америке. Я чту Америку. Америка дала мне возможность встать на ноги. Я предоставил Биби свободу, но при этом внушал ему, чтобы он никогда не ронял честь семьи. Но он начал играть с другими детьми, не смешариками. Бегали вместе по лесу, могли не придти обедать. Я со всем этим мирился, слова поперек не сказал – моя вина. Два месяца назад они поехали играть в войнушку. И команда противников его застреляла из рогаток, а те, кого он называл «друзьями» сбежали, даже не попытавшись ему помочь. Слава богу, что сработало устройство аварийного катапультирования, и он долетел домой.
Слезы мешали Пину говорить, хоть его голос до сих пор ничем не выдавал его волнения.
Кар слушал, склонив голову в знак уважения к чужому горю. Но когда он заговорил, в его холодных словах звучало оскорбленное достоинство.
– Зачем же вы обратились в полицию? Почему с самого начала не пришли ко мне?
Пин еле слышно отозвался:
– Что я вам буду должен? Скажите, что от меня потребуется. Только сделайте то, что я прошу. – Это прозвучало неприязненно, почти дерзко.
– А что же именно? – серьезно сказал кар Карыч.
– Я прошу, чтобы свершилось правосудие.
Карыч отрывисто сказал:
– Правосудие уже свершилось на суде.
Пин упрямо затряс головой:
– Нет. На суде свершилось правосудие для тех мальчишек. Для меня – нет.
Кар склонил голову, показывая, что сумел оценить всю тонкость такого разграничения.
– В чем же состоит правосудие для вас? – спросил он.
– Око за око, – сказал Пин.
– Вы просите большего, – сказал дон. – Ведь Биби остался жив.
Пин с неохотой сказал:
– Пусть они испытают те же страдания, какие доставили ему.